Убийство в морге [Ликвидатор. Убить Ликвидатора. Изолятор временного содержания. Убийство в морге] - Лев Златкин

Поворов поднял легко на руки свою добычу и не спеша, боясь уронить, понес Тоню в сарай. Он впервые ощутил тяжесть женского тела, его запах сводил с ума.

В сарае было совсем темно, и Виктор оставил дверь сарая открытой, чтобы хоть в сумеречном свете видеть обнаженное тело желанной девушки.

Поворов оставил на всякий случай мешок на голове у жертвы и растерзал на ней всю одежду.

Прикосновение к теплому обнаженному телу так его возбудило, что он только расстегнул молнию на джинсах и овладел неподвижным обмякшим телом Тони.

Сколько прошло времени, он не мог бы сказать и на страшном суде.

Но, когда в проеме двери сарая показалась человеческая фигура, сил не было ни убежать, ни сопротивляться.

Повязали его «тепленького». Избили так, что чуть не убили, хорошо милиционер, живущий в поселке, не дал.

— При мнё нельзя, — говорил, — ибо я — представитель закона! А закон суд Линча не приветствует. Право убивать государство оставляет за собой.

— Да ты посмотри только, — возмущался владелец сарая, — что этот изверг натворил. Ты же знаешь: у нее жених в армии, что с ним будет, когда узнает…

— Все равно убивать не дам! — твердо стоял на своем юный милиционер. — Закон с ним разберется. Напрасно вы думаете, что тюрьма и лагерь — лучше смерти. Часто — хуже! Может, смерть будет для него не карой, а избавлением от тех мук, которые ему предстоят? Кто знает?

— Да выкупят его родители! — уговаривали милиционера соседи. — От армии белый билет купили, неужто в тюрьме оставят? Они все могут.

— Вы при мне противозаконных речей не ведите. Свобода, думаете? И все можно? «Свобода — это осознанная необходимость!» А у вас никакого сознания, раз такие речи при мне ведете. А значит, вам свобода и не нужна!

Юный правозащитник поехал сопровождать Поворова в город, а не в районное УВД, чтобы родители Виктора не смогли ему помочь избежать наказания. На выговор, как минимум, нарывался милиционер, но уж больно ненавидел он такие преступления.

Поворов в машине, с трудом шевеля разбитыми губами, нагло попросил у него сигаретку.

— Друг, дай подымить!

Юный правозащитник онемел от такой наглости, но, брезгливо сморщившись, все же сунул сигарету в рот Виктора, руки у насильника были схвачены наручниками за спиной, и дал прикурить от зажигалки.

— Жаль тратить сигарету на такого подонка! — все же не выдержал он.

Виктор жадно затянулся несколько раз, а затем, перегнав сигарету в уголок рта языком, пробормотал:

— Ты не знаешь, что такое — любовь!

— Знаю! — возразил правозащитник. — Причем неразделенную, как говорится, несчастную. Но мне и в голову бы не пришло набрасывать своей неудавшейся любви на голову мешок из-под сахара и насиловать бесчувственное тело.

— Я-то был не бесчувственный! — выдавил с трудом Поворов. — Хоть день, но мой. А там хоть трава не расти!.. Возьми сигарету, губа ноет.

Милиционер забрал изо рта Виктора сигарету и выбросил ее из машины.

— Ты знаешь, какой на дворе век? Что-нибудь слышал о цивилизации? Библию держал в руках хоть раз?

— Какая цивилизация, пацан? Ты с Луны свалился? Или телевизор не смотришь, газет не читаешь? Горло пленным перерезают и язык вытаскивают, галстук делают, это что, цивилизация?

— Ну, спасибо, что ты только изнасиловал, а не перерезал горло своей любви.

— Ладно. Замнем для ясности! Куда ты меня таранишь? В Люберцы? Сидел я там разок за хулиганку. Овчара у них бегает под окнами и гавкает, пугает беглецов. Наивняки! Если уж кто на таран пойдет, они эту овчарку живьем схавают. Полетят от нее клочки по заулочкам.

— Читала все-таки тебе мама сказки!

— «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!» «Сказка — ложь, да в ней намек…» Что мы имеем? Если поменяем некоторые части местами? Мы рождены, чтоб ложь сделать былью!

— Умник! Таких умников, да со статьей 117-й, первыми в позу прачки ставят.

— Я сам кого хочешь поставлю! — жестко сказал Поворов.

— Не забудь только подмыться, когда будешь ставить. А везу я тебя прямо в Москву.

— Самовольничаешь! Всыплют тебе по первое число, будешь знать.

— Буду знать, что долг свой выполнил, что ты будешь сидеть в камере нормальной тюрьмы и вытащить оттуда тебя твоим родителям будет намного трудней. Ясно?

— Кто меня примет без направления? Отправят обратно. Напрасно катаемся, государственный бензин тратишь, между прочим. Смотри, вычтут из зарплаты…

Поворов по-настоящему испугался.

— Смотрю, как у тебя все съежилось! — засмеялся довольно милиционер. — А в твоих любимых Люберцах все камеры заняты. Не боись, я созвонился, мне разрешили отвезти тебя. «На недельку, до второго, я уехал в Комарово»… — пропел он довольно-таки фальшиво. — Кто в Комарово, а кто на недельку… Пока камеры в Люберцах не освободятся на одну койку. Потом лично отвезу тебя обратно.

Юный правозащитник замолк, а Поворову стало не до разговоров.

Так они молча и ехали до самой Бутырки.

У ворот машина остановилась, и милиционер пошел договариваться. О чем он там говорил, Поворов мог только догадываться, но враг быстро вернулся, и тут же огромные железные ворота открылись, юный милиционер сел рядом с шофером, и они въехали во двор знаменитой тюрьмы и подкатили прямо к одной из дверей, где их уже дожидался надзиратель с охранником.

Юный милиционер снял наручники с Поворова и сказал на прощание:

— Ну, прощай, желаю тебе схлопотать пятнадцать лет строгача!

И уехал, оставив Поворова в другом измерении.

Поворов стоял, оглядываясь и потирая онемевшие руки.

— Руки за спину! — скомандовал ему резко надзиратель. — Вперед марш!

Охранник открыл дверь, и Поворов внес свое бренное тело в самую старинную тюрьму столицы.

Ожидавший увидеть сразу камеру, он очень разочаровался, когда надзиратель втолкнул его в бокс и сказал:

— Обождешь здесь до утра! Некому тобой заниматься. Посидишь в «отстойнике».

После чего захлопнул дверь и не спеша удалился. Профессия обязывает к спокойствию. Суетные долго не задерживаются на такой работе.

Поворов внимательно оглядел бокс: узкий пенал с рельефными стенами, напоминающими топографическую карту на штабных учениях, деревянная скамья, на которой с трудом могут сесть два человека.

«Интересно, — подумал он, — как можно здесь спать? Электрический свет в глаза, жесткая скамья, ребристая стена. Попробуй, засни!»

Оказалось, что можно. Сел на жесткую скамью, прислонился к неровной стене и, закрыв глаза, тут же заснул. Сказалась усталость, да и удовлетворение страсти забрало немало сил.

Последняя мысль была с надеждой: «Ничего, мамочка вытащит меня даже из ада, не только что из какой-то там Бутырки!»

4

Потап Рудин ходил в гости в основном, когда его не только не звали, но и не ждали. Чаще всего во время отсутствия хозяев.

Потому что Потап был опытным домушником. Настолько опытным, что к своим двадцати восьми годам ни разу не попадался не только на месте преступления, но даже с подозрением на соучастие. И встречался со следователями только во время показа фильма про нашу доблестную милицию. Очень любил Рудин смотреть детективы, больше любой кинокомедии…

Эту квартиру Потап высмотрел случайно, сначала в пивной, за кружкой темного, услышал рядом восторженный рассказ старого сантехника о несметных сокровищах, лежащих в квартире без движения. Вычислить затем эту «пещеру Али-Бабы» — дело техники. Одним из предметов этой техники было умение навести совершенно ненавязчиво и случайно бабулек, сидящих у нужного подъезда, на владельцев этой «пещеры». В подельщики Потап не брал никого, может быть, поэтому и не попадался.

«Тайна, которую знают двое, — это тайна свиньи! — любил повторять Потап немецкую поговорку. — Немцы знают, что говорят, поэтому у них полный порядок!»

Бабульки были абсолютно уверены, что бездетная пара регулярно уезжает на дачу на выходные дни.

А Рудин работал без выходных. Во всяком случае, официально признанных государством. У него был свой график работы. Свободный. Творческий. Творил без выходных до тех пор, пока не брал какую-нибудь очередную «пещеру Али-Бабы». Тогда он позволял себе несколько дней «расслабиться»…

И Рудин решил сказать свой «сим-сим» в ночь с субботы на воскресенье. В ночь с пятницы на субботу Потап не работал принципиально. И не потому, что соблюдал «шаббат», он о нем и не слыхал. Просто многие так напиваются после окончания трудовой недели, что если ехать, то только в вытрезвитель. А в субботу утром, опохмелившись или «оттянувшись» пивком, крепким чаем, кофе, рассолом, кому что посылает Бог, и чувствуя неизгладимую вину перед супругой, покорно отправляются за город полоть, сажать, убирать урожай или собирать грибы-ягоды, в зависимости от сезона. Вечером они опять набираются до кондиции и начинают внушать женам кто глоткой, а кто и кулаками неизгладимое чувство вины во всех грехах, что не всегда не соответствует действительности. Но с дачи в город жены не возвращаются даже с синяками, из опасения, что пьяный супруг дачу сожжет. А к воскресенью вечером все начинают приводить отдохнувшие тела в рабочее состояние, и уж тут не дай вам Бог, «скокари», быть застуканными хоть с дырявой кастрюлей — убьют!..